Ксения Собчак стала героиней совместного проекта телеканала "Домашний" и журнала HELLO! 
С тех пор как не стало ее папы, первого мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака, минуло уже 12 лет. Телеведущая до сих пор жалеет, что так и не сказала ему самые главные слова. О несчастливом детстве: 
Я как-то не люблю свое детство. Я не помню, что была тогда счастливой. Что я помню? Нашу квартиру, наш двор. Какую-то куклу, которую мне папа дарит на какой-то праздник. Какие-то совместные вечера. У меня все время было ощущение, что вроде бы родители рядом, и семья благополучная, но внимания мне все-таки не хватало в то время. Не было такого, чтобы мы играли долго с родителями во что-то. Я по этому очень скучаю. Мне кажется, самое главное, что могут родители дать своему ребенку, - это ощущение тепла, когда тебя любят безусловно, независимо от того, какие ты оценки получаешь, что ты делаешь и как. Просто любят, и все. Но ты не можешь обижаться в детстве. Я стараюсь в ту, прежнюю, жизнь не возвращаться, потому что папы нет и много воспоминаний болезненных. Мне кажется, нельзя жить прошлым, туда уже все равно не вернуться. Если смотреть назад, то ты когда-нибудь наткнешься затылком на свое будущее и не заметишь его. Я предпочитаю жить сегодня здесь и сейчас, это единственный способ побороть горечь. Об играх: 
Я не очень любила куклы, играла с шахматами. Я их собирала определенным образом, у меня образовывались семьи из них, какие-то конгломераты. А еще играла в пуговицы. Выстраивала их в длинную цепочку и потом расселяла в разные квартиры. Эта игра называлась "коммунальная квартира". В Питере было очень много коммунальных квартир, и я слышала, как папа все время говорил о том, что он борется с этим. Я своим детским мозгом уловила это, и моя игра заключалась в том, что я выстраивала пуговицы в очередь за отдельными квартирами и расселяла семьями. А как-то я даже в ноздрю засунула пуговицу и стала задыхаться. Мама испугалась ужасно, что пуговица через нос попадет в дыхательные пути. Вызывали врача, и был кошмар. 
О папе: 
Помню, что папу я очень любила, очень тянулась к нему. Знаю, что он очень любил меня, я была для него чем-то очень дорогим, ценным. Он очень верил в меня. Мне кажется, во взрослом возрасте мы могли бы по-другому общаться, а в детстве была у нас какая-то дистанция. Для меня отец всегда был идеалом, это был самый любимый мужчина в моей жизни, для меня его уход был огромной трагедией, самым тяжелым переживанием. У меня была жуткая депрессия. Я еле выкарабкалась из этого всего. И, конечно, никого рядом с ним я поставить не могу. Это моя большая проблема. Он умел быть решительным, он был очень смелым человеком. Ему важно было заявлять свою позицию, бороться. Он любил и умел красиво говорить. Он умел держать внимание. Смелость - наверное, главное качество, которое он передал мне. О характере: 
Мне всегда внушали мысль о том, что я не могу посрамить честь семьи. Я должна быть отличницей, должна быть умной, хорошо учиться. Я много чего была должна. У меня было большое чувство ответственности. Дико стыдно было получить тройку. Я считала, что это какой-то страшный позор. И не наказания боялась, это было именно внутреннее ощущение, что ты абсолютный неудачник. Семейные ценности, воспитание, образование в моей жизни были невероятно традиционные. И все то, что случилось потом - весь эпатаж, желание показать все самое дрянное, что есть в тебе, - это как раз борьба с этой вот традиционностью. Это словно ты начал свою жизнь на десятом этаже, и вместо того, чтобы с десятого подняться на 11-й, а потом на 12-й, Ксения Собчак с десятого этажа спустилась на лифте очень быстро до подвала, а потом медленно стала из этого подвала подниматься по лестнице, чтобы для начала вернуться на десятый этаж, а уже потом идти дальше. Я всегда завидовала своим сверстницам, у которых родители были артистами, работали на телевидении, у них была другая атмосфера в семье - разухабистая, богемная, гости, застолья какие-то. У меня были такие знакомые, у нас Боярский жил внизу, вот у него была такая семья. У нас ничего подобного не было. Об отъезде отца из России: Перед шестнадцатилетием позвонила мама. Сказала, что заказала ресторан для моих друзей, но их с папой, к сожалению, не будет. "Ты ведь не обидишься?" - спросила. Обидеться? Да это же просто какое-то невероятное везение! Шестнадцатилетие без предков, я одна с друзьями в ресторане! Можно курить у всех на виду, выпить алкоголь не в туалете, а поставить бутылку прямо на стол. Вот это да, вот это праздник! "Жалко, что вас не будет, - говорю. - Папе привет". Это "жалко" было одним из самых неискренних за всю мою жизнь. В день рождения мне привезли подарок от папы, а вместо открытки его портрет с надписью: "Любимой Ксюшеньке от любящего папы". Подарок распаковала быстро и с нетерпением, а портрет мимоходом поставила на полку. Утром в день рождения я была в панике: платье оказалось с жирным пятном, а еще надо уложить волосы, выбрать сумку, туфли. Звонок отца застал меня в салоне красоты: "Доченька, мы тебя поздравляем! Прости, что сегодня мы не вместе. Пойми, есть обстоятельства". "Да что ты, пап, все нормально. Спасибо за поздравления, просто тут фен, плохо слышно. Приезжать не надо, потом справим с тобой", - сказала я. "Доченька, я тебя очень люблю", - слышалось где-то вдали. "Да, да, пап, я тоже тебя люблю", - механически ответила я, рассматривая свои локоны. В этот день отец был отпущен из больницы под личную ответственность домой на выходные. Ему помогли организовать частный самолет, и через три с половиной часа он был в Париже, думая о том, что навсегда оставил страну, которую искренне любил. Это был один из самых веселых моих праздников: подарки, подружки, громкая музыка, танцы и вся радость, и острота жизни, которая бывает только в этом возрасте. В каком аду жили мои родители в эти ноябрьские дни моего шестнадцатилетия, я узнала, когда мама вернулась из Парижа после папиной операции на сердце. Дома ночью она шепотом рассказала про папу, больницу, инфаркт и то, что мой отец пока не может жить в нашем городе, в нашей стране. Сколько в моей жизни было таких праздников, платьев, шуршащих пакетов с подарками и загульных вечеров! Как можно было быть настолько поглощенной суетой, чтобы не расслышать дрожание в голосе отца? Почему я не бросила институт и не поехала жить к отцу в Париж? Нет уже первой любви, я не помню имен сокурсниц и не вспомню, с кем проводила эти годы папиной ссылки. А того, кого мне так не хватает, я помню каждый день. И тот папин портрет каждый день напоминает мне о главном изъяне человеческой сущности - неумении в настоящем ценить по-настоящему ценное. 
|
